Мы любили и ценили всех наших преподавателей – и лекторов, и семинаристов. Конечно, яркое впечатление осталось от Андрея Михайловича Будкера. Он бывал у нас наездами из Москвы, начитывал несколько лекций и возвращался в Институт атомной энергии. Однажды он сказал: «Случилось большое несчастье – умер Игорь Васильевич Курчатов. Я улетаю в Москву». А основной курс физики читал Борис Валерианович Чириков, его лекции печатали на машинке, мы передавали эти листочки из рук в руки – так готовились к экзамену. Я помню Чирикова у доски: в одной руке – мел, в другой – тряпка; вот он говорит: «А сюда подставим три (3), хотя бы для того, чтобы она сократилась с этой тройкой (быстро стирает обе тройки), и получим оценку по порядку величины»! Курс Павла Петровича Белинского воспринимать было легче, т.к. весь лекционный материал можно было прочесть в Мат. анализе Фихтенгольца. Помню чей-то опус:
Кто же хочет до конца
Все об этом разузнать,
Пусть берет Фихтенгольца
И читает главу пять.
И все же непревзойденным лектором, по моим понятиям, был Лев Васильевич Овсянников. «Я утверждаю:» - это было началом доказательства теоремы, а затем следовал четкий ряд логически вытекающих одно из другого утверждений, и все заканчивалось словами «что и требовалось доказать». И кроме лекций не нужно было никаких учебников, чтобы подготовиться теоретически, а практику у нас вел невозмутимо спокойный Шабат (не помню имя-отчество). Ему же я не раз сдавала зачеты и экзамены.
На экзамены набегала куча молодых людей, в основном, из института гидродинамики, т.к. он был первым работающим институтом в городке. И впечатление, что им сдать легче, было весьма обманчивым, т.к. они кидали нам одну за другой задачи, часто не задумываясь над тем, а читали ли нам уже этот материал.
Вообще, мы бывали в роли подопытных кроликов, т.е. ученые проверяли на нас свои экспериментальные курсы. Помню, как Юрий Иванович Кулаков в курсе теоретической физики так популярно объяснил целесообразность введения четырехмерного пространства-времени:
Четыре в комнате угла,
Четыре ножки у стола,
И по четыре ножки
У мышки и у кошки.
На старших курсах – не забыть Дмитрия Васильевича Ширкова и Спартака Тимофеевича Беляева – квантовая механика, квантовая электродинамика, теория ядра.
Заниматься приходилось много и упорно, прихватывая ночные и ранние утренние часы, особенно в период сессии. Не знаю, кто и когда сочинил шуточный гимн студентов НГУ.
День-ночь, день-ночь
Мы сидим над книгами,
День-ночь, день-ночь
Мы мозгами двигаем,
И только пыль, пыль, пыль
От желтеющих страниц…
И отдыха нет в НГУ студентам –
Пыль, пыль, пыль…
Вошел, взял билет –
Сразу стало стыдно стен.
Мой бог, дай мне
Провалиться не совсем,
И только шум, шум, шум
В обалдевшей голове…
И отдыха нет в НГУ студентам –
Шум, шум, шум…
Мой друг, мой брат,
Можешь ты меня не ждать –
Я здесь забыл,
Как зовут родную мать,
И только смерть, смерть, смерть
Избавленье от всего…
И отдыха нет в НГУ студентам –
Смерть, смерть, смерть…
Конечно, это шутка, но в каждой шутке… Зато бывали и веселые моменты. Физику плазмы нам читал Роальд Зинурович Сагдеев. И вот перед экзаменом он дает нашим мальчикам магнитофонную пленку со словами: тут лекция по физике плазмы, послушайте. Все собрались, включили магнитофон, навострили уши, а там – капустник из института атомной энергии на темы ядерной физики с песенками типа:"Эх, плазма моя - неустойчивая!". В общем, мы поняли, что большие физики – народ веселый и остроумный.
По нашим основным дисциплинам сдать хорошо и без шпаргалок было делом чести. А вот к гуманитарным отношение было несколько иное. Помню, как на первом курсе во время весенней сессии физики сорганизовались на сдачу экзамена по истории. Это был последний в сессии экзамен, все изрядно устали, а солнышко пригревало и манило в лес и на море, а тут зубри историю КПСС… Наши мальчики разработали гениальный план, по которому каждый из нас добросовестно готовил ответ в письменном виде только на один билет (благо, их содержание нам давали). Дальше входящий в аудиторию четко называл номер вопроса, навострившие уши под дверью его улавливали, для верности номер, написанный крупными цифрами, показывали в стеклянное окошко над дверью, и следующий входящий вносил ответ на билет предыдущему. В этом плане не хватало первых экзаменующихся, и они нашлись: Игорь Бетеров, Сережа Багаев и Владик Горячев готовились к экзамену дома и в общей авантюре не участвовали. На удивление, все прошло гладко, историю все сдали на хорошо и отлично.
Из «гуманитариев» наибольшее уважение вызывала у нас Луиза Стефановна Бочарова, фронтовичка, выпускница МГУ. Читала она нам политэкономию, позволяла задавать неудобные вопросы, рассказывала нам о фронтовой жизни и называла нас «гвардейская 931-я». С ее экзаменом тоже был казус. Ее положили в больницу на операцию прямо во время сессии, и она попросила принять у нас экзамен Аганбегяна. А в журнале отметила звездочками фамилии Мушинского Славки и Шамовского Виталия, как плохо посещавших занятия. А он решил, что отмечены лучшие, и потом с некоторым недоумением высказал ей, что ее «отличники» не блистали на экзамене, но он вынужден был поставить им отличные оценки за заслуги в течение семестра. Когда мы навестили ее в больнице, она рассказала об этом, как о веселом недоразумении. Просматриваю свою зачетку (каким-то образом она у меня сохранилась): оказывается, мы изучали и диалектический материализм, и исторический материализм, и научный коммунизм…