Университет в моих воспоминаниях

Начиная с третьего курса, нас направили в базовые институты, благо, что в Городке таковые уже появились. Нас, радиофизиков, растаскивали по разным институтам. Мне предлагали идти в ИЯФ, но там нужно было подписывать форму номер 2 или даже 1, что мне не улыбалось. Я, кстати, так и умудрился прожить жизнь, не подписывая обязательств секретности, хотя временами это было не легко. Ну, не любил я все, что связано с госбезопасностью во всех ее видах. Да и отец еще в школе не советовал с ней связываться, ни под каким видом. Даже, когда прилетел в Израиль, и всех мужиков в аэропорту перед выдачей внутреннего паспорта по очереди вызывали на собеседование в особую комнату, минут сорок валял Ваньку. Пока, наконец, уставший сотрудник в штатском от меня не отстал.

     Поэтому пришлось идти в Институт цитологии и генетики. Не все ли равно куда идти, тем более что ясно было по физтеховской традиции, что нас проведут по разным институтам.

 После первого ознакомления с лабораторией (совершенно не помню, чем она занималась) мне предложили разработать схему устройства ядерного парамагнитного резонанса. Для чего она была нужна лаборатории, не имею понятия. Но я старательно порылся в литературе, нашел кучу статей индийских исследователей, понял, вроде, что это такое и как это устройство нужно делать. Помню, что заказали основные компоненты: какие-то генераторы, резонаторы и волноводы. Я даже успел на них полюбоваться. Но собирать устройство мне уже не пришлось. Завершался семестр, нужно было писать курсовую работу и сдавать экзамены. Курсовую я написал (на основе этого гипотетического устройства), экзамены сдал и с тех пор в этот институт нога моя не ступала.

     В следующем семестре меня направили в Институт механики. Кажется, он назывался именно так. Размещался он тогда в здании Института Геологии. Здесь я попал в лабораторию, близкую к моей специальности. Лаборатория занималась многоустойчивыми элементами. Это что-то вроде триггера, но с десятью устойчивыми состояниями вместо обычных двух. Вместе с этой лабораторией я перешел из Института Механики в отделение кибернетики Института Математики и не расставался с ней уже до окончания Университета.

      Лаборатория была крепкая. Во главе стоял доктор Сигорский, маститый ученый в своей области. Я с почтением рассматривал его толстенную (килограмма два с половиной весом) дипломную работу, которую мне не преминул показать мой непосредственный руководитель практики. Работа (примерно 1949-1951годов) касалась теории и практики расчета RC цепей. Что это такое я не помню, но кирпич был отменный. Сигорский непосредственно по этой же работе получил кандидатскую степень и очень быстро защитил докторскую диссертацию. Докторскую диссертацию я не видел, но дипломная работа приводила меня в смущение. Ясно, что такой кирпич я бы не смог соорудить.

     Сигорский в непосредственной работе лаборатории участие не принимал, но регулярно собирал нас и заслушивал руководителей. И, конечно, благосклонно подписывал всю продукцию лаборатории: статьи, отчеты, заявки на большинство изобретений. Непосредственно лабораторией руководили молодые кандидаты Леня и Лева. Каждый из них и тем более В.П. Сигорский заслуживают отдельной главы воспоминаний, но не уверен, что это было бы кому-то кроме меня интересно.

     Основным занятием лаборатории была штамповка изобретений. Другого слова я для описания нашей деятельности не могу подобрать. За три с половиной года лаборатория сделала триста изобретений и получила на них не менее двухсот пятидесяти авторских свидетельств. Все время изобретались все новые типы многоустойчивых элементов. Каждый тип предполагал разные физические процессы или явления. В основе могла быть длительность импульсов, частота, фаза  и многое другое. Слабым звеном в деятельности лаборатории было формирование и описание области применения. На это дело меня и бросили.

Уже через несколько месяцев я получил в лаборатории признание как логик, так как мне удалось сформировать на основе одного из элементов простейшие устройства (сумматор, счетчик), быстро повторенные моим руководителем практики в железе. Естественно, что меня сразу же заставили оформить на эти устройства заявки на изобретения. Смею сказать, что изобрести что-то значительно проще, чем описать свое произведение и доказать, что оно действительно обладает новизной. Слава Богу, у лаборатории в московском патентном институте был собственный куратор, который иногда приезжал к нам и помогал в оформлении. Мне даже не пришлось ставить ему бутылку. Этим у нас заведовал Лева. Меня быстро научили правилам доказательства новизны и оформления, так что в дальнейшем эта премудрость уже не затрудняла меня.

     Не беда, что наше железо, как и многое в лаборатории, работало не очень устойчиво и, конечно, не годилось для практического применения. Главное, бумага (авторское свидетельство) была получена, а с ним и вознаграждение в размере 40 рублей, на которые я с гордостью купил и поставил в лаборатории несколько бутылок разного калибра и закуску. То есть традиции лаборатории не нарушил.

     Главное достоинство изобретательского дела в СССР того времени заключалось в том, что никто не требовал доведения изобретений до ума. Да и значительная часть оформления: представление рецензий, выпуск документов делалась государством. Мы, изобретатели, не платили ни копейки и даже получали за это какие то поощрительные деньги. Вопрос о патентовании за рубежом тоже решался практически без участия изобретателей. Все делало государство, но и деньги, если патент покупался, получало оно.

     Стоит заметить, что через десяток лет, когда я зашел к Лене и Леве (тогда уже докторам технических наук) в Москве в их лабораторию в Институте Океанологии, они мне с гордостью рассказали, что наконец-то один из типов элементов начал производиться в серии в Австралии, и на его основе реально делаются приборы.

     Где – то уже на четвертом курсе на меня начали давить, что пора выдать «на гора» более солидное устройство. Леня, в то время назначенный руководителем моего дипломного проекта, предложил мне разработать схему формульного вычислителя. Это что-то вроде простейшей ЭВМ, предназначенной для проведения инженерами расчетов. Аналогом мне был представлен проект польского ученого Павляка (если я сейчас правильно пишу по-русски его фамилию), который изобрел сложную бесскобочную систему записи формул, позволяющую вести автоматические вычисления, но очень неудобную для практического применения.

Задача заключалась в том, чтобы дать возможность инженерам обращаться к машине (скорее машинке) в привычной для них форме. Сейчас это кажется смешным. У каждого на столе или в портфеле персональный компьютер. Но тогда у нас в городке была только одна громадная машина, занимавшая целый зал в Институте Геологии.  Работала не слишком устойчиво, и доступ к ней был весьма затруднен. А память у нее была «целых» 8 килобайт. Это года через  полтора мы получили возможность заказывать  на только что построенном Вычислительном центре несколько минут машинного времени. И появился магнитный барабан памяти. Впрочем, это уже совсем другая история.

     Машину я, конечно, спроектировал (на бумаге). И она с гордостью заняла свое место в одном из отчетов лаборатории. Естественно, что она была спроектирована на основе моих элементов, оказавшихся, кстати, очень удобным и экономичным инструментом для формирования сложной логики. По существу, пришлось «зашить» в схеме машины довольно много вариантов действий. Но зато внешний язык пользователя удалось сделать полностью совпадающим с естественным.

Надо признать, что Леня оказался достаточно жестким руководителем. Непосредственно в работу он не влезал, да и трудно было разобраться в этих запутанных схемах. Но все остальное он от меня требовал пунктуально. Выступления на всех профильных конференциях молодых ученых, несколько статей, еще и еще заявки на изобретения.

     Теперь-то я понимаю, что он меня просто муштровал, как будущего ученого. То есть показывал оборотную сторону медали беззаботной жизни ученого, не обремененного твердым графиком работы. Только после того, как я закончил вчерне проект, он ослабил требования, тем более что к этому времени меня (уже завершившего 4 курс) посадили на зарплату и заставили сидеть с паяльником, добиваясь все более устойчивой работы элементов.  Дело было в том, что мне срочно потребовалось жилье, а дать его студенту, не работающему в институте на постоянной основе, было по правилам невозможно. Так что я числился одновременно и в Университете и в Институте математики. Утешало то, что я  получал соответственно и стипендию и зарплату.

     Но расплачиваться за это пришлось нудной, нелюбимой работой. Честно говоря, у меня «руки растут не от туда». В школьном физическом кружке, когда мы делали школьную радиостанцию, мне не доверили даже намотку трансформаторов. Единственное, что мне поручили – покрыть все внешние стенки радиостанции термолаком. Это у меня получилось неплохо. Радиостанция сияла, вернее тускло мерцала черным муаровым рисунком.

     Кстати, одновременно возникли и дополнительные трудности. Я ведь не подписывал форму 2. А отделение кибернетики в Институте Математики было режимным. Пока я числился студентом, Первый отдел закрывал глаза на мое существование и выдавал мне временный пропуск. Но принятый на работу, я обязан был подписать эту проклятую форму, на что категорически не соглашался.

     Пришлось Сигорскому идти к заведующему отделением Э.В.Евреинову и договариваться на мой счет. Меня тоже вызвали к высокому начальству представляться. Возможно, что именно этот разговор сказался впоследствии на его решении о направлении моей работы, когда я оказался в его непосредственном подчинении.

     А начальнику Первого отдела было дано тихое указание как-то решить дело. Больше он ко мне не приставал со своей формой. В течение многих лет делал вид, что я не существую, хотя всегда здоровался в столовой и на улице.

     Это еще одна удивительная особенность Советского Союза. Везде секретность, везде жесткие правила, но если нужно, любые правила фактически нарушались. Как хохму, вспоминаю работу (значительно позднее) над сверхсекретным объектом. Я писал свои части отчетов, но после этого мой друг шел в режимную комнату и, проклиная меня, вписывал в отчет одно единственное слово, которое я, разумеется, знал, но которое по правилам мне знать не полагалось.

     Или, как ленинградский  представитель флотского учреждения (сейчас он живет в Германии, и мы иногда разговариваем по Интернету) вытаскивал мне из одного кармана информацию, прятал ее туда же, после того как девочки вводили ее в ЭВМ, и только после этого вытаскивал из другого кармана другую информацию, которую тоже вводили в ЭВМ. Считалось, что секретность соблюдена, и я одновременно не видел эти две бумаги. То, что мне потом приходилось работать с полным объемом информации, благоразумно не принималось во внимание. Все понимали, что это глупо, но правила старались по возможности выполнять хотя бы формально.

     Забегая вперед, скажу, что по семейным причинам В.П. Сигорский был вынужден вернуться на Украину, следом за ним уехали Леня с Левой (В Киеве я с ними тоже позднее встречался). А нашу лабораторию переформировали, оставив только часть сотрудников и переключив нас на тематику, которая, возможно, была бы своевременной сейчас, но тогда, при существовавшей элементной базе, была слишком фантастичной. Хотя, может быть и вполне подходящей для такого академического учреждения, как Институт Математики. Так что свой диплом о завершении Университета я принес уже совсем в другую лабораторию.

     С защитой дипломной работы у меня был связан один курьез. Я достаточно бойко прочитал за четыре с половиной минуты свой тщательно выверенный с секундомером в руке текст выступления. Успел за это время пройтись по всем трем или четырем демонстрационным листам и приготовился отвечать на вопросы. Поднялся кто-то из присутствующих на защите четырех академиков (кажется Христианович) и недоуменно спросил: «Э-э, но ведь вычислительные машины уже кажется, имеются, зачем же еще один проект». Повисла тягостная тишина.

Но тут решительно поднялся мой официальный оппонент и начал серьезно объяснять, что разработана принципиально новая схема машины, что основой ее являются изобретенные автором элементы и что по материалам работы опубликованы три статьи и поданы пять заявок на изобретения, по двум из которых уже получены авторские свидетельства.  Академик одобрительно покачал головой, и все облегченно вздохнули. По-моему, бутылку оппонент вполне заслужил.