Я собирался учиться в НИИЖТе, где когда-то был ректором мой отец, и поступил на механический факультет. Но тут услышал об университете, открывшемся в Академгородке. Некоторых абитуриентов НГУ поселили в наше «ниижтовское» общежитие (в Академгородке общежитий не хватало), и один паренек сказал мне: «Ты в своем железнодорожном институте будешь ковыряться в обыкновенных "железках", а в НГУ дойдут до ракет и до космоса». В то время ракетами и космосом бредили все мальчишки. Шел 1959 год, уже летали искусственные спутники...
Меня это «зацепило», я хотел добиться в жизни чего-то необыкновенного... Уговорил еще одного парня, и мы отправились в Академгородок. В том году в НГУ принимали сразу два набора – обычный, после средней школы, и экспериментальный, куда приглашали лучших первокурсников из разных вузов страны. Приехали ребята из Москвы, Киева, Томска, Улан-Удэ, были и из Новосибирска. Их принимали в НГУ после собеседования с крупными учеными. Я прошел через собеседование с тремя академиками – С.А.Христиановичем, Ю.Н.Работновым и И.Н.Векуа.
В НГУ уже начались занятия, приглашенных студентов из НЭТИ и из местного Института инженеров водного транспорта перевели в университет, а меня и еще шестерых ребят из НИИЖТа не отпускают. Ведь все мы «отличники». На нас «давили», стращали: если уйдем из своего вуза, нас тут же заберут в армию. Но я решил пробиться в университет, во что бы то ни стало. Пошел в обком партии, дошел до начальника отдела. Бесполезно. Сначала пообещали помочь, потом сказали: ничего не получится. Отпустили нас из НИИЖТа только после того, как я обратился к Борису Осиповичу Солоноуцу, декану первого и тогда единственного в НГУ факультета естественных наук. Солоноуц немедленно отправился к первому секретарю обкома партии Ф.С.Горячеву – и нам тотчас выдали все документы для перевода в НГУ, устроили в общежитие университета.
Правда, спать в первую ночь пришлось без подушек. Узнав об этом, Солоноуц уволил коменданта. Так мы сразу почувствовали, насколько велико тут уважение и внимание к студентам.
Студенты, которых набрали из выпускников школ, учились по обычной программе. А для тех, кто пришел в НГУ из вузов, разработали другую – за год полагалось осваивать две годовых учебных программы. Занятия проходили в помещении школы с девяти часов утра до девяти часов вечера. Нам было сказано: «Забудьте все, чему вас учили в других вузах. Начинаем с нуля». И предупредили: «Если получите "тройки", вернетесь в свой вуз». Это была учеба «на износ», «на нервах». Но из пятидесяти ребят не выдержал напряжения, не дошел до финиша только один.
Рейсовые автобусы из центра Новосибирска в Академгородок тогда еще не ходили. А мне, как и другим студентам-новосибирцам, хотелось хоть иногда ночевать дома, а не в общежитии. Возвращались в Академгородок с приключениями. Старались попасть в служебный «пазик», отправлявшийся от дома №20 по Советской, где находился филиал Сибирского отделения Академии наук. Но студентов выталкивали из «академического» автобуса. Приходилось много километров топать пешком, трястись на самосвале до карьера Борок или до Бердского шоссе, а там, если повезет, садиться на «девятку», следовавшую до Бердска. В зимние морозы мы почти превращались в сосульки...
Мой отец умер, а мама работала лаборанткой со скромной зарплатой. Денег в семье не хватало, и на студенческую стипендию не пошикуешь. Приходилось подрабатывать – и ямы рыл, и бетонировал, и в грузчиках побывал...
Так что наши студенческие годы были нелегкими. Но потрясающе интересными.
Запомнились наши первые общие собрания. В актовый зал приходили все первокурсники, вся «хозяйственная часть» и декан Солоноуц. Говорили о проблемах «текущих» и «злободневных», научных и околонаучных. И о жизни вообще. Собрания иногда затягивались до четырех часов утра...
В моей «зачетке» – автографы не менее десяти академиков и около двадцати членов-корреспондентов. Все они преподавали в университете.
Блестяще читал лекции по дифференциальным уравнениям Лев Васильевич Овсянников. Он каллиграфическим, красивым почерком писал уравнения на доске, и речь его была четкой, ясной. Говорили, он был боксером. И в учебной аудитории держался, как на ринге: походка упругая, пружинная, почти на цыпочках. Своей мощной энергетикой «заряжал» всех студентов.
Сергей Алексеевич Христианович, преподававший газодинамику, старался все «разжевать» студентам, пожалуй, даже перебарщивал. Мне казалось, академик считал нас дурачками. Он никогда не продолжал развивать мысль, пока не убеждался, что его поняли. Мы посадили за первый стол парня, который внимательно смотрел на Христиановича и кивал: да, мол, все понятно. Сейчас это доктор наук, профессор; встречаясь, мы весело вспоминаем о его студенческой «функции». Лекции Христиановича мы действительно понимали лучше, чем многие другие.
А Сергея Львовича Соболева «слету» понимали только аспиранты и докторанты. Сергей Львович «спрессовывал» в своих лекциях колоссальный объем интеллектуальной информации. Предельно лаконично излагая тот или иной тезис, все время приговаривал: «Ну, это понятно, это очевидно». Ему-то, конечно, все было понятно и очевидно! А студенты потом долго ломали голову над конспектами лекций и учебниками, пытаясь самостоятельно разобраться в математических сложностях, или просили помощи у аспирантов.
Мы любили слушать А.М.Будкера. В то время он еще не переехал в Новосибирск. Прилетал из Москвы на два-три дня, и в это время в университете отменяли все занятия, кроме общей физики Будкера. Он не готовился специально к лекциям; да это были и не лекции, а интереснейшие рассказы «из первых уст» о всевозможных научных парадоксах и перипетиях жизни ученых. Ошеломляли блеск остроумия, фейерверк эмоций и высота интеллекта... А потом, после отъезда Будкера мы слушали классические лекции по общей физике Бориса Чирикова. Чириков обстоятельно, скрупулезно заполнял фактическим материалом пробелы, оставленные А.М.Будкером.
С благодарностью и восхищением вспоминаю декана факультета естественных наук Бориса Осиповича Солоноуца. К сожалению, в НГУ и в Академгородке он почти забыт. Наверное, сделали свое дело околонаучные интриги, которые одних возвеличивали, а других вычеркивали из памяти. Не знаю, был ли Борис Осипович доктором наук, но он стал одним из основателей НГУ. М.А. Лаврентьев, С.Л. Соболев и первый ректор И.Н. Векуа считались главными идеологами, а Солоноуц взял на себя практические, организационные дела. Он приехал в Академгородок из Физтеха (Московского физико- технического института) и строил НГУ по образцу и подобию Физтеха.
Мы в свои студенческие годы жили свободно, вольно, не ощущая никакого идеологического давления. Главным человеком в университете считался не ректор и не профессор, а хороший студент. Нигде больше я не встречал такого почти религиозного почитания молодежи. Можно сказать, в тогдашнем НГУ царил культ студенчества.
Однажды в НГУ приехали мальчики-чиновники из обкома комсомола в строгих костюмчиках с галстучками. Видимо, собирались «пристегнуть» НГУ к своим мероприятиям. Зашли в нашу комнату. Жильцов четверо: два математика, физик и я, механик. Пять лет прожили в одной комнате и стали друзьями на всю жизнь. А в тот момент, когда к нам заглянули непрошеные гости, в комнате было грязновато, не убрано. Мальчики из обкома с порога начали выдавать указания, а мы рассердились и прогнали их, обругав непечатными словами за вторжение в нашу жизнь. Видимо, выгнали их и из других комнат. Все студенты были независимые, никого не боялись.
Обкомовцы – к ректору: что у вас творится, как ведут себя студенты и т.д. Илья Несторович Векуа слушал-слушал их, а потом говорит: «Кто вы такие? Как посмели врываться ко мне в кабинет? Вон!» Обкомовцев как ветром сдуло. А ректор и выяснять не стал, кто из студентов невежливо с ними обошелся.
Приходит, бывало, к Векуа комендант студенческого общежития, жалуется: парни пьют, играют в карты до утра... А Векуа отвечает: «Ну, выпили студенты по рюмочке. Ну, сыграли в «дурачка». Что здесь такого? Вы уволены!» В НГУ увольняли таких комендантов, которые не находили общего языка со студентами, а только жаловались начальству.
Мы в молодости не были ангелами. И погулять любили, и покуражиться. Приведут нашкодившего в деканат к Солоноуцу. Он сразу заглянет в свой кондуит: как учится парень? Если оценки хорошие, все обойдется, простят.
Когда заведующему кафедрой физвоспитания Юрию Кривошееву (отчества не помню) надо было выпросить у декана деньги на коньки, лыжи и другой спортинвентарь, он брал с собой меня или другого отличника. С деканом разговаривал студент, а завкафедрой, боксер-тяжеловес смирно стоял за его спиной. Декан первым делом интересовался оценками студента, а потом записывал, что тот просил купить. Иногда боксер тоже подавал голос: «Вот еще запишите...» – «А вы молчите, я же не с вами разговариваю!»
В декабре 1963 года мы защитили дипломы, и ректор Илья Несторович Векуа устроил для нас грандиозный праздник. Вместе с дипломом каждый получил маленькую карточку, на которой было написано: «Ректор университета приглашает Вас на чашечку кофе». В назначенный час мы собрались у столовой, несколько человек (и я в том числе) пришли с женами. Дверь распахнулась – и мы увидели шикарно сервированный стол. Три-четыре бутылки сухого грузинского вина, фрукты, конфеты. Вдоль стола навытяжку стоял весь преподавательский корпус во главе с ректором, рядом – его жена с седыми, подсиненными волосами, в нарядном бархатном платье. Нам налили «чашечку кофе», то бишь вина, и ректор произнес тост в нашу честь. Мне выпало говорить ответный тост, я что-то промямлил в большом волнении... Сейчас уже не буду волноваться, даже если меня пригласит на «чашечку кофе» Генеральный секретарь ООН. А тогда мы все были потрясены и ошеломлены. Хотя и привычным стало уважительное отношение к студентам, но тут все еще на таком взрослом уровне, так торжественно и красиво... После первых тостов преподаватели с ректором ушли; для нас открылся буфет – и мы сами продолжили свой праздник.
Моим научным руководителем и учителем по жизни стал академик Юрий Николаевич Работнов. Он считался шефом, куратором нашей группы механиков (в группе – всего десять студентов). Его лекции по теории ползучести и другим разделам механики мы слушали не в учебной аудитории, а в кабинете академика, сидя в мягких креслах. Я был старостой группы и общался с ним чаще других, приходил к нему домой. Поражался его интеллигентности и колоссальной эрудиции.
Иногда Юрия Николаевича пытались обмануть, чтобы получить его поддержку при защите диплома или диссертации. Однажды несколько человек попробовали переосмыслить и выдать за свои эксперименты сорокалетней давности. Но Юрий Николаевич сразу, сходу сказал, когда и где были поставлены эти эксперименты и кто их истинный автор. Парни, собравшиеся строить карьеру на обмане, больше не появлялись на «научном горизонте».
Я делал дипломную работу под его руководством, потом попросился к нему в аспирантуру. Вся наша группа мечтала работать в Институте механики, который, как мы знали, готовили для Юрия Николаевича. Здание строили в виде самолета: компактный административный корпус – как крылья, к нему пристроены длинные одноэтажные мастерские... Но накануне сдачи корпуса в эксплуатацию М.А. Лаврентьев заявил: «Это будет не Институт механики, а Институт физики полупроводников, и директор там будет Ржанов А.В.». А Юрию Николаевичу сказал: «Ну, какой из вас директор! С вами сегодня грубо поговоришь – назавтра вы так расстроитесь, что на работу не выйдете». Посчитал, что академик Работнов - чрезмерно воспитанный и чувствительный. А уж как резко говорил «Дед» с директорами и прочими, наверное, известно не только мне.
Академик Работнов обиделся на главу Сибирского отделения и решил уехать в Москву. К тому же в столицу давно рвалась его молодая жена...
После отъезда Юрия Николаевича в Москву наши контакты надолго прервались. Сперва я не мог попасть в Москву, потом не мог найти там Юрия Николаевича. Академик Работнов нигде не числился. Его нигде не прописывали, нигде не брали на работу. Словно вычеркнули из жизни. «Легализовался» он с большим трудом. Сначала жил в одном из корпусов МГУ, заведовал там кафедрой пластичности и лабораторией в Институте машиноведения. Когда ему, наконец, дали квартиру в Черемушках, он уже был тяжело болен. Перенес инсульт и почти не разговаривал, с трудом двигался.
Я пытался помочь ему. Поговорил с новосибирским профессором Бутейко, который тогда был всесоюзной знаменитостью, и тот сказал, что поможет частично восстановить речь и избежать скорого повторения инсульта. Но молодая жена Юрия Николаевича не захотела возиться с мужем. Все закончилось, как в самых грустных романах про неравный брак.
Пока академик Работнов чувствовал себя относительно неплохо, он интересовался судьбой своих учеников. Консультировал меня при подготовке кандидатской диссертации. А когда я собрался защищать докторскую и поехал на стажировку в МГУ, выдал мне там отличную рекомендацию. Моя докторская диссертация была связана с устойчивостью к взрывам; после ее защиты мне предлагали стать генеральным конструктором авианосца (уже строился цех длиной два километра, где собирались делать авианосец). Но к тому времени я уже снова был в НИИЖТе. Вернулся в 1964-м, через год после окончания НГУ.
После отъезда академика Работнова я не нашел для себя места в Академгородке. Да, пожалуй, уже и не искал. Понял, что мне с моим подвижным характером тяжело будет там жить и работать. Не для меня эта тишь библиотек, отшельническая умиротворенность и небрежность.
В НИИЖТе быстро выветрился мой »академический снобизм»; тут я прошел все ступени снизу доверху: начинал ассистентом на кафедре теоретической механики, а через полтора десятка лет уже заведовал кафедрой. Поработал и в деканате, и в парткоме, и в приемной комиссии. В 1990 году в НИИЖТе впервые не назначали, а выбирали ректора; выбрали меня. Практически 15 лет руководил вузом, которым когда-то руководил мой отец. Когда ко мне «на ковер» приводили нашкодившего студента (выпил, подрался и т. п.), поинтересуюсь, как учится... Если с учебой у него все в порядке, махну рукой: и я в молодости не был ангелом, считал, что в нашем вузе, как и в прошлом НГУ, должен быть главным человеком хороший студент. Словом, старался перенести в свой вуз все те принципы и традиции, которые мне так нравились в Новосибирском госуниверситете.
Я думаю, что в настоящее время нужно соединить науку с образованием, институты и лаборатории закрепить за вузами, за университетами. Во всем мире наука развивается не при Академиях, а при университетах. И держится, прежде всего, на энтузиазме студентов, молодых исследователей. При таком развитии науки ускоряется трансляция новейших достижений. В Оксфордском, Кембриджском и в других университетских центрах большую роль играют тьюторы – специалисты с мировым именем, которые занимаются авангардными научными исследованиями и работают с небольшими группами студентов по своим программам. Постоянно общаются со студентами и советуют, какие курсы посещать, привлекают к исследованиям. Все идеи тьютора сразу становятся достоянием студентов. Происходит «цепная реакция» разума, интеллектуальная эстафета. По-моему, нечто подобное было когда-то в НГУ. Неудивительно, что многие выпускники первых лет стали докторами наук и замечательными профессионалами.
Гости из зарубежных стран до сих пор восхищаются Академгородком. В свое время Академгородок помог «подняться» Новосибирску, стать крупным интеллектуальным центром. Обновленный Академгородок во главе с университетом нужен столице Сибири, он снова может стать центром притяжения не только для России, но и для других стран.
Он должен стать Евроазиатским «Оксфордом»!
доктор технических наук,
профессор, зав.кафедрой Системного анализа и управления проектами Сибирского государственного университета путей сообщения (НИИЖТ),
заслуженный деятель науки РФ
Комаров К.Л.